Аксиология творчества

Проблемная ситуация и задачи. В  современном «культурном обществе» отрицательно относиться к творчеству не принято. Творчество, как и свобода самореализации «без заранее выбранного масштаба» (Маркс), считается важнейшей ценностью развитой личности. Способность к творчеству и потребность в нем справедливо полагают одним из глубинных сущностных свойств Homo sapiens. Однако безусловный размах человеческого творчества не является сам по себе гарантией ни того, что общество избежит глобальной катастрофы, ни удовлетворительного развития творческой личности в целом.

   К тому же само творчество понимается очень по-разному: это и совершенствование реальности, и экстаз освобождения от насилия со стороны этой реальности по Бердяеву, и  произвол самоутверждения в реальности модернизма, и «наслаждение новизной» постмодернистов, и «расширение сознания», и уход в «виртуальную реальность». Очевидно, что практические последствия разных пониманий также будут различными. И, наверное, не все они и не всегда будут только положительными.

   Поэтому, чтобы разобраться в многообразии мировоззренческо-теоретических концепций и их практических проявлений, надо, во-первых,  четко определиться с общим пониманием творчества; во-вторых, выявить те аксиологические контексты, в которых появляются разные аспекты его трактовки; и, в-третьих, дать теоретическую и практическую оценку основных подходов.

   Определение творчества. В самом общем плане  творчество есть создание нового. Однако это простое, по видимости, определение нуждается в ряде уточнений и разъяснений.

   Во-первых, как бытие в целом, так и любое доопределение бытия, появление нового имеет место не «вообще», но всегда в определенном отношении. Невозможно гарантировать абсолютную новизну чего бы то ни было в этом бесконечном мире. Относительность новизны, её качественный характер, как и само качество, всегда задается в определенном конечном корреляте объективной или субъективной реальности. Как писал в свое время В.Хлебников: «Новаторы до Вержболова: / Что ново здесь, то там не ново». И здесь нет никакого «субъективизма». То, что ново в этой части природы или в этой культуре, может быть не ново в других временных и пространственных регионах; то, что ново для меня, может быть давно известно другим. Понятно, что это не исключает определенной иерархии новизны, разной степени её значимости. Но, опять-таки, в рамках некоего иного коррелята большей степени общности.

   Во-вторых, создание может быть подчинено разрушению, как и разрушение созданию. Можно творчески совершенствовать орудия агрессии и преступления, но столь же творчески способствовать ликвидации сил, осуществляющих деструктивные действия, и мотивов, инициирующих такое поведение. Новизна сама по себе аксиологически нейтральна. Кумиром делают её либо адепты технократического «прогресса»  («новое, передовое, современное»), либо – вторая сторона медали – «продвинутые» потребители, ищущие новизны ощущений.  Позволительно спросить:   Передовое - в чем? Современное – чему? Новое – зачем?

   В-третьих, создание нового нельзя сводить к преобразованию. Преобразование, как одно из специфических субъектно-объектных отношений человека к миру, само по себе является технологической стороной творчества: творя в области эстетики или нравственности, мы что-то обязательно преобразуем, но это не сводится к материальному преобразованию и не выражает сути творчества  в субъектно-субъектных видах деятельности. Нельзя  понять подлинную значимость творчества, зная лишь как это делается и каков результат. Творчество есть характеристика деятельности, а деятельность всегда есть единство мотива (во имя чего), цели (что надо сделать), процесса   (как) и результата (что на выходе). Причем системообразующим началом полного акта деятельности является именно мотив, или, говоря более философским языком, ценность.

   В-четвертых, творчество не сводится к осознанному рациональному конструированию, это лишь один из возможных его уровней. Более же глубокий его уровень предполагает  принципиальную непредсказуемость, выход в точке бифуркации, hic at nuns за пределы предшествующей детерминации и выбора вероятностных путей по определенным правилам. Этот иррациональный момент ещё более затрудняет оперирование определением творчества в том его традиционном варианте, который был приведен выше.

   Из всего сказанного не следует, что от  общего определения творчества надо отказаться. Это определение вполне приемлемо на, так сказать, технологическом, цивилизационном уровне. Да, человек обладает способностью к созданию нового, и реализация этой способности пронизывает всю его жизнь. Хорошо это или плохо? Следует ли и дальше утверждать, что «Человек это звучит гордо» или смирить свою гордыню? А, может быть, в разных соотношениях (коррелятах) эта способность становится и спасительной и губительной? И, чтобы избежать катастрофы, следует поискать оптимум и расстаться с безоглядным творческим максимализмом, прославляющим творчество, не считая нужным разобраться в его противоречивой природе? Не выявив аксиологические основы создания нового (во имя чего?), нельзя ответить на эти вопросы.

   Базовые ценности создания нового.  Люди занимаются созданием нового, потому что изменение мира с помощью искусственно созданных средств, созданных и функционирующих на основе искусственно же созданных (не биологически наследуемых) программ, является специфической особенностью и фундаментом их нового – социального – образа жизни. Следует, однако, различать вопросы, почему они это делают и во имя чего. Нас здесь интересует именно второй вопрос. Прежде всего, необходимо развести внешнее и внутреннее ценностное основание  (мотивацию) творчества. В первом случае творчество выступает только средством для реализации иных ценностей, т.е. не является самоценностью. Можно заниматься творчеством, потому что это дает полезные результаты, приносит выгоду, является престижным. При этом субъект творчества будет обладать соответствующими знаниями, умениями, даже талантом. Но эти, приносящие пользу ему и другим занятия, не являются ещё для него смыслом жизни. Я далек от того, чтобы высокомерно осуждать подобное отношение к жизни, но хочу предостеречь от весьма распространенной оценки людей только по качеству результатов их деятельности и степени овладения процессом получения этих результатов. Для более основательного прогноза, что вообще от них можно ждать, требуется проникнуть в мир их внутренних ценностей. Так хитрый и неглупый политикан способен для обольщения избирателей проявить вполне творческую смекалку и сделать для них, в том числе, и немало полезного. Но всего лишь в том числе. Ибо подлинными ценностями, во имя которых он старается, являются его власть, его богатство, его слава. Поэтому не удивляйтесь тем сюрпризам, которые он преподнесет вам, когда  в вас отпадет непосредственная надобность.

   Творчество имеет внутренне ценностное основание в том случае, когда оно становится ценностью само по себе. И это относится не только к людям так называемых творческих профессий. Строя свой дом можно относиться  к этому процессу не только как к средству создания «машины для жилья», а, возделывая сад и огород, делать это не только ради прокорма и выгоды. Помимо биологически и социально значимых плодов человеческая деятельность  приобретает и душевно-духовное значение. Говоря предельно просто,  её процесс и результаты, независимо от внешней значимости, могут приносить внутреннюю радость уже и сами по себе. Переход от внешней к внутренней мотивации, как мне представляется, происходит в «поле» самовыражения и самоутверждения через творчество. На одном полюсе этого пространства творчество ещё выступает как средство: модернистский образ супермена-богочеловека, которому в силу его творческих возможностей «все позволено», и постмодернистское позиционирование через игру, через  бесконечное перебирание difference. В обоих случаях эгоцентристское я в творчестве  оказывается (несмотря на декларируемую постмодернистами «смерть человека»!) важнее творчества как такового.

   Однако в переживаниях типа «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» мы замечаем уже нечто другое. Наряду с естественной радостью успешного самовыражения  здесь явно просвечивает бескорыстная радость, испытываемая от самого творческого процесса и результата. Не просто «Это я сделал!», но и «Как же здорово получилось!». В подобных ситуациях то и другое могут совмещаться в разных пропорциях. И не всегда легко разобраться в их переплетениях. К примеру, что преобладает в Брюсовском «Быть может все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов»? Только зная контекст стихотворения, откуда взята эта строка, и имея представление о самой личности поэта, можно утверждать здесь преобладание модернистской мотивации. Но взятая сама по себе  строчка свидетельствует о превращении поэтического творчества в самоценность. Однако с явным перекосом в сторону «искусства для искусства».

   Допустим, переход к полюсу самоценности процесса и результата творчества состоялся. Не себе я служу  в своем творчестве, но живу ради него. Можно ли теперь безоговорочно восхищаться такой творческой личностью? Мера приятия такого образа жизни зависит от степени ответственности творческой личности перед Другими и Целым. Ведь центр зла не обязательно эгоцентричен. Можно фанатически служить делу, идее, самому процессу творчества без оглядки (без меры, задаваемой совестью, вкусом и рефлексией) на последствия  этого служения для других людей и бытия в целом. И тогда возникает опасность перерождения такого дела в раковую опухоль, претендующую стать центром мироздания. Ограниченный фанатизм, как и самоупоенный нарциссизм, превратит служение творчеству в служение злу. И то, что могло бы стать поступком (в Бахтинском смысле этого слова: неповторимым событием вхождения в бытие), совершенствующим бытие, становится пре-ступлением (в смысле Ницше)  - деструкцией бытия ради возрастания воли к власти какой-то части, противопоставившей себя целому. Примером такого не созидающего, но разрушительного творчества может служить деятельность режиссеров нынешнего (как и предшествующих) мирового кризиса. Во всяком случае, тех, кто не просто манипулирует «биомассой» ради возрастания своего богатства и власти,  но фанатически верят в свое мессианство и столь же фанатически служат этому делу.

   Таким образом, присутствие самоценности творчества в душе и делах субъекта ещё не дает гарантий, что это творчество будет добрым. Не любое создание (успешное и новаторское решение проблемы) автоматически становится созиданием. Но кроме души (неповторимой экзистенции индивидуальности) в бытии присутствует дух (трансценденция), как духовная основа целостности мирового и человеческого бытия. И потому уровень и качество творчества могут и должны быть проверены на их отношение к реальности духа. Чувствует ли душа творческой личности свою сопричастность к духовной основе бытия в целом и внутреннюю ответственность за то, чтобы её творчество способствовало  одухотворению (в религиозном варианте – обожению) бытия? Увы, такой постановки вопроса никогда не поймет человек, душа которого не испытывает того, что В. Виндельбанд назвал религиозным чувством (переживание конечного существа своего отношения к вечности и бесконечности), К. Ясперс – философской верой (отношение экзистенции к трансценденции), Г.С. Батищев – глубинным общением, а С.Л. Франк обозначил как мудрость молчания, адекватную переживанию сопричастности Божеству. Для делового или сугубо экзистенциального индивидуума все это не более чем «общие фразы». Но именно присутствие духа в душе освящает наше творчество на пути доброго созидания.

   Однако и сопричастность души духу не является абсолютной гарантией созидательного творчества. Этого не происходит, если душевно-духовная жизнь абсолютно противопоставляется  объективной реальности, материи как нечто доброе и высшее злому и низшему. Не будем вспоминать гностицизм и некоторые крайности официального христианства, достаточно привести в качестве примера позицию Бердяева. За какое творчество ратует этот мыслитель? Для него творчество это свобода от угнетающей объективной реальности и экстаз, испытываемый душой от приобщения к духу, от предчувствия «нового неба и новой земли». Я бы сказал, что такое приобщение  основа творчества, это общение с разумным океаном С. Лемма или Антея с Геей. Без него не возникнут и новые образы. Но если творчество сводится к данной основе, то зачем продолжать жить на этой грешной Земле? Не последовательнее ли пройти восьмеричный путь йоги, распроститься с иллюзией индивидуального существования и  вернуться к духу, войдя в состояние нирваны? Если же на самом деле вы ведете весьма активную земную жизнь, как это было у Бердяева, то, наверное, такая жизнь достойна совершенствования во всех её аспектах.

   Полнота бытия задается взаимодополняющим единством трех основных его видов: объективной, субъективной и трансцендентной реальности (материи, души и духа). Каждый из этих видов необходим, а вместе они необходимы и достаточны для развивающейся гармонии человека и мира. И потому творчество становится созидательным, когда оно направлено на совершенствование бытия во всей его полноте. Оно вдохновляется экстазом глубинного общения души с духом (экзистенции с трансценденцией) и на этой основе осуществляется в ответственном совершенствовании и душевного и материального мира. И в душе, и в материи есть тенденции и добра (возрастании развивающейся гармонии) и зла (подчинении мира какому-то частному явлению, претендующему стать абсолютным центром). Соответственно творчество может  содержать внутри себя стремление к добру (созиданию целостности как добровольного соборного единства индивидуальностей)) и злу (разрушению целостности за счет усиления воли к власти  чего-то отдельного – от индивида до тоталитарного образования).

   Предпочтение того или иного типа творчества определяется общей мировоззренческой направленностью  делающего выбор субъекта. В зависимости от лежащих в основе разных типов человеческого поведения метаценностей – ориентации на созидательный поступок, пре-ступление или мимесис (приспособление к тому, что сейчас «принято»), мы получим выбор в пользу творчества как доброго созидания, самоутверждающего разрушения иного и конформистской имитации творчества.

*

*    *

   Эта небольшая статья представляет собой интерпретацию на проблему творчества общей философской концепции автора, и без учета этого вряд ли может быть адекватно воспринята. Непосредственно в данной статье задействованы представления автора о деятельности и её общей структуре, о природе ценностей и аксиологической структуре деятельности,  о типологии личностей на основе метаценностей (см.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии в 3-х частях. Ч. 3: Антропология. СПб. 1999), о коррелятивном понимании бытия и соотношении его основных видов (см.: Сагатовский В.Н. Триада бытия (введение в неметафизическую коррелятивную онтологию). СПб. 2006). Краткое изложение концепции в целом см.: Сагатовский В.Н. Философия антропокосмизма в кратком изложении. СПб. 2004.

    Июнь 2009.