О космогуалах и судьбах философии, науки и культуры в целом

  В.Н.Сагатовский

   Предлагаемая заметка ни в коей мере не является рецензией на произведение Вадима Марковича Розина «Вторжение и гибель космогуалов. Философский роман в беседах, сновидениях и творчестве Марка Вадимова». Я не берусь оценивать успешность деятельности автора и его героя как историка науки и культуры. То, что я намерен дальше сказать –  не более чем моя реакция на философскую позицию, отчетливо проявившуюся в этом романе. Она достаточно характерна для нашего времени, но для меня она неприемлема. Не буду также спорить о степени идентичности автора и его героя. Достаточно сказать, что характер их деятельности и взгляды в основном совпадают. И я буду полемизировать не с личностью, но с позицией.

   Помимо анализа очень большого массива историко-культурной и философской тематики в романе проводятся две линии-допущения, которые можно назвать мистически-фантастическими. Опять-таки я абстрагируюсь от того, насколько они являются условными приемами или выражают действительные воззрения автора. Для меня важен только их философский смысл.

    Первое допущение это существование космогуалов – пространственно-энергетических образований, прибывших из космоса и обосновавшихся в человеческом сознании. Причем так, что именно они лежат в основе генетических, познавательных и социальных структур человеческого бытия и, стало быть, направляют развитие человечества. А направление задается тем, что психические излучения людей являются их пищей. Один из персонажей романа, якобы открывший этот феномен, очень обеспокоен дальнейшими перспективами такого симбиоза и ищет способы борьбы с пришельцами. Но главный герой спокоен. Он рассматривает эту информацию как одно из возможных допущений, которыми столь богата современная культура. И, в конечном счете,  его спокойствие оказывается оправданным. Бедные космогуалы вдруг осознают, что не они правят людьми, но сами являются лишь продуктами человеческой мысли. Да к тому же мысли одного человека, давшего им жизнь в своем романе. Они просят автора этот роман закончить, он внимает их просьбе, и все – нет никаких космогуалов. И какие бы оговорки не делались в философских беседах и размышлениях на страницах романа, антропоцентристский субъективизм, столь модный в наше время, оказывается одной из ключевых философем этого произведения.

   Второе допущение предполагает посмертное существование людей во множестве иных миров, ни один из которых не обладает преимущественным статусом подлинной реальности. Это позволяет нашему герою встречаться  и вести дискуссии не только с теми, кого он знал при жизни и кто покинул этот мир раньше его, но и с классиками всех времен и народов –  от Платона до Хайдеггера. Эта линия не вызывает у меня возражений ни как художественный прием, ни как одна из возможных гипотез. Коробит другое: отсутствие адекватной иерархии не только миров, но и участников вневременных дискуссий. Капицкий (прообразом которого послужил Г.П.Щедровицкий) с позиций Марка Вадимова равновелик Канту, а сам он оказывается приглашенным на один из таких симпозиумов и подводит итог после выступлений Платона, Аристотеля и др. Я не на нескромности делаю акцент – в конце концов,  у каждого могут быть свои предпочтения и самооценка. Дело в другом – в том, что за этим стоит вполне определенная философская позиция, с которой я и намерен дальше полемизировать.

   Позиция эта столь же распространена между философами, находящимися в полях притяжения постмодернизма и/или феноменологии, сколь и противоречива. С одной стороны они отрицают наличие объективной реальности и отражающей её объективной истины, а с другой тратят свое драгоценное время на полемику друг с другом и доказательство именно своих версий. В общем плане утверждение об отсутствии истины неизбежно претендует на статус истины. Естественно возникают вопросы: онтологический - на каком основании возникает такая точка зрения, гносеологический – какой стиль и характер мышления способствует её укоренению, и аксиологический – как она отражается на реальном поведении, в какую систему ценностей встраивается.

  Вот краткое выражение сути этой позиции словами Марка Вадимова: «Подлинная реальность,…, вероятно, в том, чтобы можно было найти место всем этим версиям, имея возможность игры на этом поле и не теряя реальную почву под ногами в плане практической жизни». Философия, стало быть, это занятная интеллектуальная игра, толерантная по отношению к оппонентам, но безответственная по отношению к практической жизни. Поза внешне красивая и очень удобная. Мы, мол, не какие-нибудь революционеры, претендующие на изменение несовершенной действительности. Но на практике вполне можем неплохо устроиться.

   Онтологическим основанием здесь служат ориентиры ХХ столетия: не существует одной устойчивой реальности; множество реальностей порождается разнообразием человеческих взглядов и деятельностных практик. В этой заметке нет возможности излагать мою концепцию коррелятивной онтологии, но суть возражения заключатся в следующем. «Существовать в качестве чего-либо значит находиться в соотношении (взаимодействии) с чем-либо» - реальность уже вне человека неодномерна. Человеческая деятельность, в том числе познание, в онтологическом смысле есть частный случай этого правила. Конечно, мы видим и создаем разные реальности. Но, во-первых, каждое наше новое взаимодействие вынуждено встраиваться в рамки уже имеющихся взаимодействий, т.е. не является чистой деятельностью. Во-вторых, если полученные результаты (в том числе познавательные) мы не замыкаем в рамках игры, но пытаемся вписать в новую систему взаимодействий,  то неизбежно встает вопрос об их соответствии объективным обстоятельствам. Однако философы, предпочитающие избегать ответственности перед объективностью, уже разучились мыслить строго и доказательно, четко определять понятия. Ну как же: разве можно после Хайдеггера или Мамардашвили заниматься этой категориальной схоластикой?!

   Подменяя стремление к истине (разумеется, не одномерной, пусть конфигуративной, но, тем не менее,  истине) плюрализмом и толерантностью, призывом к гуманным отношениям между «играющими в бисер», герой нашего романа вступает в полемику  с другими мыслителями, прообразами которых служат знаковые фигуры советских философов, начавших свою деятельность в 60-е годы. Высоко оценивая достижения Капицкого (Щедровицкого) в развитии деятельностного и системного подходов, он, в то же время, видит и ограниченность его общей позиции. Суть этой ограниченности в рационализме с волюнтаристской направленностью. Человек сводится к мышлению, является его функцией: «Мышление село на меня» - говорил о себе Щедровицкий. Чувствуя себя представителем «высших сил», он заявляет: «Меня никогда не интересовало, как меня воспринимают другие, что другие по моему поводу думают. Я действовал, и у меня был свой мир». Нет, чтобы осенить себя «духовностью» и признать право других на свои миры…

   Мой опыт общения со Щедровицким, которое было довольно активным с 1960 по 1966 годы, подтверждает критику со стороны Марка Вадимова. В Интернете можно найти высказывание Щедровицкого об одном нашем споре: Сагатовский, мол, отрицает наличие мышления и деятельности как таковых, а признает только отдельных людей. Если я и говорил что-то подобное, то, наверное, в пылу полемики (спорили мы очень темпераментно). Я признаю равноправность реальности и человека и деятельности. Но считал и считаю,  что они не могут быть адекватно поняты друг без друга. А мой оппонент называл это «психологизмом». В действительности речь шла не просто о психологии человека, но и о его несводимости к деятельности, мышлению в том числе. Помимо нерациональности неповторимого индивидуального начала в человеке, в нем проявляется и внерациональное начало духа, трансцендентной реальности. В 1966 году на знаменитой конференции по системному подходу, которую А.И. Уемов провел в Одессе, Щедровицкий волевым порядком не дал мне выступить на руководимой им секции с докладом о моем понимании системного подхода. И наши отношения прекратились.

  В общении с этим человеком высекались искры новых идей, и я благодарен судьбе за это общение. Напор, харизма, талант организатора, творческое горение – все это было. Однако дальше некоторых общих идей и  деклараций о намерениях разработка теории деятельности и системного подхода у него не пошла (я не говорю о конкретных методиках организационно-деятельностных игр). Заявляю об этом с полной ответственностью. Не хватило культуры категориального мышления, без которой нет подлинного философа. С Кантом его сравнивать не стоит.

   Боевому субъективизму Капицкого Вадимов противопоставляет «духовность» Машвили (прообразом его послужил Мамардашвили). Я вспоминаю, как в 1974 году в Актовом зале Ленинградского университета состоялись два доклада. Один из них мой – о природе всеобщих категорий и принципах работы с ними. Другой  - Мамардашвили; он доказывал, что Кант -… материалист. Эффектно, конечно, но не более того. Молодые философы, которым надоела рационалистическая ограниченность и категоричность марксизма, сделали его кумиром, увидев в неопределенности, широте и ненавязчивости размышлений свободу и духовность. Я этого никогда не понимал. Такая «духовность» мне напоминает что-то вроде «буддизма» Б. Гребенщикова: игра.

   «А что же вы хотите?» - спросят меня. – Такой духовности, которая сделает духовным преобразование мира. – «А что такое духовность?» - Законный вопрос. На него я отвечу, показав сначала на материале того же романа, что является её антиподом. Марк Вадимов считает современным продолжателем некоторых идей Щедровицкого некоего Сергея Священникова. На вопрос Вадимова о характере деятельности этого человека тот отвечает: «С одной стороны я работаю на заказчика (им может быть и американская реклама). С другой - всегда, как и Капицкий, решаю свои задачи. У меня две жизненные задачи: добиться успеха и власти и войти в историю». (В 60-е годы, помнится, мечтали о том, чтобы «войти в культуру»; я даже эпиграмму написал: «Чего не сделаешь, коль сдуру, / Так хочется войти в культуру»). В этом жизненном кредо отлично выражена чуждая, враждебная мне культура. И быть толерантным к ней я не хочу и не могу. Да, для этой культуры «духовность» - пустая фраза, «абстракция» То ли дело выгода, эффективность, самовыражение и воля к власти. В жизненном мире её представителей напрочь отсутствует переживание таких «абстракций», как, к примеру,  соборность, служение, общее дело. Впрочем, если «духовность» можно сделать эффективным бизнесом, они не откажутся.

   Позиция «успешных» и властных прагматиков – бездуховная позиция. Позиция толерантных и «гуманных» - суррогат духовности. В реальной жизни они не способны, да и не хотят противостоять воплощению субъективизма «сильных личностей». А последние никому уступать не намерены. Впрочем, они готовы подкармливать тех, кто своими играми отвлекает людей от  объективного анализа и организованного сопротивления их субъективистским планам и действиям. В результате не только философия, но и современная наука (об искусстве я уж не говорю), и культура в целом все больше напоминает строительство Вавилонской башни. Одни вырывают свои куски, не считаясь ни с чем и частным порядком организуя жизнь людей под эти свои цели, другие играют себе, не претендуя на истинность и окончательно теряя взаимопонимание. Жестокие игроки и зарывающие  голову в песок игрунчики.

   Подлинная духовность – это переживание индивидуальностью своей сопричастности к целому, души к духу, экзистенции к трансценденции. К.Ясперс называл это «философской верой», а Г.С. Батищев – «глубинным общением». Благодаря этому деятельность становится не хаотической самореализацией, чреватой разрушением целостности, но одухотворенным созиданием целостности человеческого и мирового бытия, «становящимся всеединством» по В.С. Соловьеву. Если культуре общности или личности такого рода переживания чужды, то только что сказанное для них ничего не значащая «словесная белиберда». Что ж, «Пойми, коль сможет, органа звук глухонемой» (Ф. Тютчев). Но чтобы грамотно реализовать духовный настрой – не в игре и не в посмертном существовании, а на этой Земле, - наша деятельность должна опираться на знание объективных истин об объективной реальности. На деле и игроки и игрунчики, реализуя свой настрой, так и поступают: чтобы объегорить конкурента или, образно говоря снабдить свой быт максимально удобным креслом, как в свое время Л.Шестов. Но настрой их частный и  частичный, и потому  знание бытия в его целостности им ни к чему. Кто ж, мол, сейчас работает ради идеи… И очень трудно быть толерантными друг к другу тем, кто стремится к частному успеху и тем, кто видит свой идеал не в максимуме прибыли, власти, потребления и «наслаждения новизной», но в оптимуме развивающейся гармонии. Да и не нужно – все равно, не получится.