Персональный сайт В. Н. Сагатовского

Соотношение повторяющегося и неповторимого - основная проблема методологии                                                                                         В.Н.Сагатовский

   Для обозначения того, что мы называем «гуманитарным знанием» или «гуманитарными науками» в английском языке есть хороший термин: humanities. Его преимущество в том, что удается избежать сведения гуманитарности к виду знания или наук. Такое сведение представляется правомерным лишь в рамках одного подхода, в то время как можно выделить три основных позиции в понимании природы гуманитарности. Первая из них объединяет позитивистов, структуралистов и материалистов: гуманитарное знание может быть построено по естественнонаучной модели или, по крайней мере, полностью так или иначе структурировано, выражено в дискурсивных формах (например, через оппозиции Леви-Стросса). Если же что-то не поддается подобным процедурам, то это, добавят позитивисты, есть «псевдопроблемы». Вторую позицию заявила в своё время Баденская школа неокантианцев. Согласно этому подходу гуманитарность, в отличие от естественнонаучного знания, изучающего повторяющиеся явления, ориентирована на освоение уникального, неповторимого. И, наконец, третья позиция представлена постструктурализмом, делающим акцент на принципиальной неопределенности, «ризомности» любого знания, что выражено в понятиях дискурса (информационного образования, не имеющего системообразующего центра и направления развития) и конкретизирующих его представлений о «письме» и «различении» (Ж.Деррида). Если первый подход склонен редуцировать гуманитарность к естественнонаучному знанию, то последний, наоборот, - любое знание к своеобразной модели гуманитарности (всё, мол, есть «литература»).

   В рамках первого подхода следует различать материалистическую и субъективно-позитивистскую трактовку. Материалисты полагают, что гуманитарное знание есть, в конечном счете, отражение объективной реальности и может претендовать на объективную истину. Для позитивистов оно есть конвенциональное упорядочивание исходного материала, но вполне верифицируемое, исходя из принятых критериев («правил игры»). Сторонники второй позиции  видят в гуманитарии, прежде всего, говоря современным языком, ценностно-ориентационную деятельность: выражение своих ценностей и сопереживание, интуитивное схватывание иной субъективности. Здесь, наверное, уместнее говорить об ориентации не на истину, но на правду (если под первой из них понимать отражение объективной реальности, а под второй выражение и понимание субъективного кредо). Что касается постструктуралистов (постмодернистов, деконструктивистов), то их не волнует ни истина, ни правда. Поскольку человек замкнут,  в чисто знаковой структуре «письма», не имеющей выхода к денотатам, «различение» не уточняет предыдущие высказывания, но лишь «отсылает» от одного знака к другому, вызывая только произвольные интерпретации и не претендуя на истинное или, хотя бы, определенное значение. Вследствие же «смерти автора»  отпадает и претензия на выражение правды. Человек уже не субъект, он  - «функция дискурсивных практик» (М.Фуко), он может «играть», но не по собственным правилам, а лишь кружиться в неупорядоченном танце броуновского движения

интеллектуальных (?) молекул.

В каждом из этих подходов есть момент истины, но, абсолютизируя этот момент, каждый из них превращает его в ложное «отвлеченное начало». Свою задачу я вижу в том, чтобы, отбросив редукционистские тенденции, предложить модель гуманитарности, в которой данные моменты истины оказываются взаимодополняющими на определенной новой основе.

 Такой основой является представление об идеальной деятельности, объединяющее релятивный (структурно-информационный) и субстанциальный подходы, как соответствующие разным уровням любого (в том числе и идеального) бытия. Иными словами, я полагаю, что идеальное включает в себя информацию как отношение между знаком и обозначаемым, т.е. является «бытием на границах» (М.Бахтин), но не сводится к этому аспекту, обладает собственным субстанциальным основанием.   

Под уровнями бытия я имею в виду понимание материального (объективной реальности) и идеального (субъективной реальности) как разных способов существования. Материальное существует относительно внешних повторяющихся взаимодействий, идеальное – относительно внутренней, неповторимой в своем ядре, основы интерпретации¹. Информация есть

1.      Подробнее см.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии. Ч.2: Онтология. СПб, 1999.

отношение замещения (репрезентации) между знаком и денотатом на основе интерпретации субъектом. Такой  непосредственной  основой является априорная информация, но более глубокая основа  не носит информационного характера. Дело в том, что субъект никогда не является tabula rasa, и информационная цепочка, в конечном счете, должна иметь начало в виде некоей субстанциальной основы интерпретации. Последняя представляет собой не знаковое переживание, «бытие-для-себя» в смысле Сартра.

    Информационные структуры субъективной реальности могут быть объективированы, и на этом уровне идеальная деятельность есть познание объективной реальности, результатом которого является знание. Высшей ступенью познания оказывается познание объективных законов. Субъективная основа интерпретации может быть постигнута только посредством понимания как сопереживания («размножение состояний» по В.А.Лефевру). Внешне результат понимания (в таком – герменевтическом – смысле этого слова) выражается не понятием или формулой, но только символом (который в данном контексте, разумеется, не есть синоним знака, но обладает, согласно А.Ф.Лосеву «семантической текучестью», т.е. принципиальной полиинтерпретируемостью). Высшей ступенью понимания является сопереживание базовых ценностей субъекта. Общее в переживании может быть выражено в символах и метафорах; неповторимое лишь задает исходную интенцию, но само по себе попадает под характеристику, данную в тютчевском «Silentium», т.е. остается полностью необъективируемым.

   Таким образом, идеальная деятельность есть единство объективируемой информации и необъективируемого переживания. К этому следует добавить, что в обоих случаях имеет место также наличие неопределенности. В познании объективной реальности она в принципе (в потенциально бесконечном процессе) устранима. В понимании уникального ядра субъективной реальности  неопределенность остается как неизбежное следствие полиинтерпретируемости. В данном описании идеальной деятельности присутствуют все три момента, правильно подмечаемые, но абсолютизируемые представителями названных выше трех позиций. Специфика гуманитарности, на наш взгляд, заключается не в отсутствии в ней объективных знаний о повторяющихся явлениях (как полагали Г.Риккерт и В. Виндельбанд), но в присутствии необъективируемых и полиинтерпретируемых субъективных переживаний, что осложняется к тому же неопределенностью, вытекающей из несоизмеримости субъективностей. Однако эта неопределенность не исключает ни объективной истины, ни субъективной правды, но как бы предостерегает от их закостенения и абсолютизации, дополняет однозначность понятий и полиинтерпретируемость (но, всё-таки, интерпретируемость!) символов «информационными флуктуациями», погружая их в «размытые множества». Дело, следовательно, не доходит ни до редукции к естественнонаучной модели (первая позиция), ни до отрицания повторяющегося и объективируемого в гуманитарии (вторая позиция) ни, тем более, до отрицания всякой определенности и наличия субъективной субстанции (авторства) в третьей позиции. Каждый из «моментов истины» вносит свой необходимый вклад, а вместе они оказываются достаточными  для уяснения специфики гуманитарности (чем и отличается системный синтез от рядополагающей эклектики).

   Но какой из этих моментов оказывается в гуманитарии доминирующим? Понятно, что не эффект неопределенности, а либо познавательная, либо ценностно-ориентационная деятельность. В иной формулировке это вопрос о соотношении  в гуманитарии науки и искусства.  Может ли  гуманитарная идеальная деятельность быть отнесена к науке? Здесь, видимо, возможны два ответа. Первый из них заключается в том, что гуманитария всегда есть единство науки и искусства. Такой ответ вытекает в случае отождествления науки с её естественнонаучной моделью, сведения любой науки к познанию объективной реальности. Второй ответ, признающий законность словосочетаний «гуманитарные науки», «гуманитарные знания», требует переосмысления природы современной науки. Первый ответ не содержит в себе полного решения, ибо признание единства не снимает вопрос о доминирующем начале, второй также скорее ставит проблему, чем решает её. Выскажем некоторые соображения по обоим пунктам.

   Прежде всего, предостережем против попыток  жесткого разделения реальных сфер деятельности по ведомствам науки и искусства. Наука как таковая призвана отражать объективную реальность, а искусство – выражать реальность субъективную. Но, безусловно, в науке присутствует выражение, а в искусстве – отражение. Из исторического романа можно почерпнуть объективные знания об определенной эпохе, а в хорошем историческом исследовании обязательно присутствует проникновение в дух эпохи, сопереживание её базовым ценностям, а не только описание объективных социальных структур. И в каждой конкретной сфере, более того, в конкретном акте и результате человеческой деятельности, которые в «ведомственном» плане приписаны к науке или искусству, соотношение познавательного и ценностно-ориентационного начал может быть очень различным. Речь должна идти о доминировании того или другого: что чему служит.

   Уточним также, что искусство я понимаю в широком смысле, не сводя его только к художественной деятельности, но понимая под ним любую деятельность, требующую проникновения в уникальность жизненных ситуаций,  для принятия решения в которых недостаточно знания общих закономерностей. В этом смысле можно говорить не только об искусстве художника, но и об искусстве врача, полководца, мастера в материальном производстве.

   С этих позиций интересно сравнить такие, например, сферы деятельности как история, психология, медицина на предмет их отношения к гуманитарии. Традиционный ответ относит историю к гуманитарии, психологию  - «серединка на половинку» (есть разные точки зрения), а медицину – к естествознанию. В действительности всё обстоит гораздо сложнее. В медицине присутствует гуманитарный аспект в той мере, в какой действует принцип «лечить не болезнь, но больного». Но в типичных случаях, скажем, хирург, опирается прежде всего на естественнонаучное знание, а в психосоматике ярко выражен гуманитарный подход. То же самое и в психологии: одно дело, допустим, изучение физиологических основ деятельности органов чувств, другое – понимание природы личности и индивидуальности. Но чем же в целом отличаются медицина и психология как научные дисциплины от практического искусства целителя или человека, о котором говорят, что он хороший психолог? Видимо, тем, какая установка доминирует: наука стремится знать, искусство – выражать и создавать. Степень гуманитарности той или иной науки определяется тем, насколько велика роль понимания субъективности (уникальной в своей основе) в системе объективного научного знания. В историческом романе или действиях психолога-практика знания вплетаются в систему деятельности по выражению, сопереживанию и реализации ценностей; в истории и психологии как науках, напротив, понимание ценностей оказывается необходимым элементом в системе, которая в целом строится на основе объективных знаний.

   Таким образом, гуманитария, взятая в целом, как и все другие проявления человеческой жизни, включает в себя познавательную, ценностно-ориентационную и преобразовательную деятельность. Если же речь идет именно о гуманитарных науках, то это такая познавательная деятельность, в которой ценности выполняют не только роль исходных установок ( это имеет место в любой науке), но включены в её систему в качестве необходимого элемента, задающего специфику гуманитарного знания.

   Поясним теперь предложенное понимание природы гуманитарности на примерах возможностей системного подхода и идей синергетики. Система есть множество любой природы, состав и структура которого при заданных внешних условиях с необходимостью и достаточностью определяют его качество. Стало быть, пределы применимости системного подхода – это пределы структурируемости. В гуманитарной идеальной деятельности системный подход применим двояко. Во-первых, как метафилософский принцип. Так, отметив выше наличие неструктурируемых феноменов в гуманитарии, мы тем не менее указали их место в структуре (т.е. получили то, что Николай Кузанский называл «знанием о незнании»). Во-вторых, на объективируемом уровне гуманитарного знания. В этом смысле блестящим образцом такого применения могут служить работы М.С.Кагана. Я полностью согласен с М.С.Каганом в том, что системный подход необходим в гуманитарии, но, в отличие от него, полагаю, что он недостаточен для её целей. В самом деле, мы можем и должны, к примеру, применить его для установления места ценностей и сопереживания в целостной деятельности, но он ничего не даст для вживания в неструктурируемые феномены.

   Я убежден, однако, что на критическое отношение к системному подходу имеет моральное право только тот, кто овладел им. Системный подход является необходимой пропедевтикой по отношению к целостному подходу, который адекватен необъективируемому ядру субъективной реальности, её «нерастворимому остатку». Целое, в отличие от системы, содержит в себе неструктурируемое континуальное начало. Но, поскольку это начало находится внутри системы, целостный подход не отменяет системный, но дополняет его.

   Защищая системный подход, я, в то же время, не могу не высказать свой взгляд на причины того недоумения, которое выражают рационалисты по поводу того, как, мол, можно иметь дело с принципиально неструктурируемым и  потому (в силу непредикативности) необозначаемым. Думаю, что здесь, с одной стороны, говорит Парменидовская традиция (существует лишь то, что можно обозначить словом), а с другой – чисто технократический подход: а как это проконтролируешь?  Но это и есть непонимание специфики гуманитарии, ибо неповторимое начало субъективности, разумеется, не сводится к отдельному как единству общего и особенного: существование как экзистенция не тождественно существованию отдельного экземпляра класса как проявлению его общей сущности.

   Что касается синергетики, то её основные идеи, имеющие философско-мировоззренческое значение, в той или иной форме уже высказывались в самой философии. Важно (опять-таки, в общеметодологическом, а не специальном плане), на мой взгляд, то, что к этим идеям теперь приходит сама наука на своей собственной основе. Для гуманитарии, видимо, имеют наибольшее значение синергетическая идея нелинейности развития и анализ того, что происходит в «точке бифуркации» (в момент рождения нового качества). Идея нелинейности (разнонаправленности тенденций развития на основе «самодействия») приходит на смену образа абсолютно предопределенной и «единственно верной» «магистральной линии». М.С. Каган в последней своей работе очень хорошо применил такой подход, показав, как из распада первобытного общества возникают три типа дальнейшего развития культуры: скотоводческий, земледельческий и ремесленно-торговый².

   Философская интерпретация происходящего в точке бифуркации имеет различные варианты. Один из них очень четко представлен в последних работах В.П. Бранского³. Согласно этому подходу в точке бифуркации представлено взаимодействие различных факторов, что дает разновероятностные возможности, из числа которых по определенному закону происходит выбор той, которая и реализуется в новом качестве. По сути дела здесь имеет место экспликация идеи взаимодействия, как основания развития.  Соглашаясь с моделью Бранского, как необходимой, я в тоже время (как и в случае с

2.      См.: Каган М.С. Введение в историю мировой культуры. Книга первая. СПб, 2000).

3.      См.: Бранский В.П. Искусство и философия. Калининград, 1999; Его же. Теоретические основания социальной синергетики // Вопросы философии,

      2000, № 4.

системным подходом) считаю её недостаточной для понимания глубинной природы творчества. Последнее включает выбор и комбинаторику, но не сводится к ним. Творчество, как более глубокое  основание развития, базируется на взаимодействии, подчиняющемся определенным законам, но не сводится к нему. Синергетический подход к проблеме порождения нового качества, новой «стрелы времени» я интерпретирую именно как подтверждение этого положения.

   В точке бифуркации имеет место не только набор возможностей и выбор из готовых возможностей, но и недоопределенность бытия,   и потому – не только вероятностная детерминация, но и свобода создания новой возможности, не имевшей достаточного основания, но получающей его здесь и теперь. Такой творческий акт С.А.Левицкий назвал «овозможнением невозможного»⁴. Недоопределенность бытия в акте творчества сменяется его доопределением; переход от необходимого и вероятностного к достаточному (полному основанию нового качества) осуществляется на основе свободы. Здесь налицо перекличка с вполне определенной тенденцией в истории философии: «Причинение как творческий акт субстанции есть акт свободы»⁵ . Но свобода есть проявление внутренней спонтанности, субъективного и , стало быть, уникального начала (вспомним Эпикуровское отклонение атома, которое молодой К.Маркс трактовал именно как идеальное, в отличие от материального атома Демокрита).

   В отличие от выбора по правилам (в модели Бранского) творчество непредсказуемо,  его акт есть событие уникальное. Для меня самое ценное в синергетике – это то, что наука, относящаяся к естествознанию, начинает осознавать эту ситуацию: «Замечательная особенность рассматриваемых нами процессов заключается в том, что при переходе от равновесных условий к сильно неравновесным мы переходим от повторяющегося и общего к уникальному и специфическому»⁶ . Но тем самым  естествознание подходит к порогу…гуманитаризации.

   Системное взаимодействие характеризует объективируемую часть

4.      См.: Левицкий А.С. Трагедия свободы. М., 1995.

5.      Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 65.

6.      Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. С. 54.

 гуманитарных феноменов. Целостное доопределение бытия  в свободном творческом акте – их индивидуальное (и не сводящееся к единству общего и особенного) ядро, задающее исходные интенции и являющееся основой интерпретации. Вненаучное (при классическом понимании науки) оказывается не «антинаучной мистикой», но взаимодополняющим (и в смысле глубины сопереживания– определяющим) моментом  освоения такой реальности, где её объективный и субъективный уровни даны в неразрывном единстве. Но именно такая реальность коррелятивна с гуманитарией.

   Интерпретация предлагаемого понимания гуманитарности на примерах  «горячих точек» современного познания позволяет наметить переход к постановке и обсуждению более широкой проблемы: тенденций гуманитаризации человеческого бытия в целом (не только научного познания, но образования, проектирования, преобразования, социальных процессов) как единственной альтернативы глобализации отчуждения и обесчеловечения.